Мультипроза, или Третий гнойниковый период - Страница 5

Это были приезжие из областей.

– Да-да, Галям, чугуном вдарь, – понизила голос Тихомирова. – Кругом же хамы одне иногородние!

Починив свою противотанковую сумку, она встала в очередь. Тут же стояло много таких же людей, как она – с землистыми предынфарктными лицами.

– А что в газете нынче есть? – спросила Тихомирова.

– Кроссворд и одна любопытная статеечка, – ответили ей.

Тут подошла Шерстобитова и сказала:

– Я стояла.

– Да как же ты стояла, бесстыжая рожа твоя, ах! – мягко укорила ее Тихомирова. – Никого здесь не было!

Она подняла свою сумку и с высоты полета опустила кованое колесо на голову Шерстобитовой.

Шерстобитова молча стала умирать.

Как и положено, перед смертью к ней явилось воспоминанье жизни ее. Одноногий психагог, стуча копытом по земле, примчался и встал у нее в головах.

Много всяких вспоминательных людей стало толпиться в голове Шерстобитовой. В потемках ее сознания все они чего-то копошились, бежали с авоськами туда и сюда, чавкали и харкались, и снова жевали губами.

Голова у Шерстобитовой затрещала от прилива памяти.

Особенно активна была в темных закоулках некто Хлобыстова.

– Что-то не помню тебя я в жизни своей! – подозрительно сказала Шерстобитова.

– Была я, была... – успокоила ее Хлобыстова.

Хлобыстова поела куру, запеченную в сметане с морковью, потом горохового супа и улеглась отдохнуть; тут же, впрочем, захрапела, больно надавив Шерстобитовой на края черепа и памяти.

– Бесплатно услугами черепа моего пользуешься?! – закричала взволнованно Шерстобитова. – Кто ты такая будешь? Откуда будешь ты в жизни моей?

Шерстобитова схватила ея красненькие тряпичные авоськи, полные головами селедок, – и вышвырнула из головы своей многострадальной.

Из воздуха вышел сенатор Макгроу и сказал с кровной обидой:

– Эх, долги наши... Помнишь ли ты, Шерстобитова, как некогда глаз мне в газете «Правда» выткнула, где помещен был фотопортрет мой в рубрике «Антикоммунисты они же пиндосы»?

Он встретил политическое молчание Шерстобитовой.

– Помнишь ли: взяла ты вилку столовую о четырех уколах и ударила в глаз мне левый, размахнувшись в кухоньке четырех с половиной метров, громко при этом ахнув, а?

Подумала Шерстобитова о поступке своем недальновидном, схватила газету «Социалистическая индустрия», вырезала из нее глаз какой-то тоже американский и вставила сенатору.

– Вот услужила, вот обрадовала! – заплясал от счастья сенатор гопак, а потом нахмурился и закричал, пальцем ткнув в Шерстобитову. – Вот и попалась ты! Теперь-то тебя я со всех сторон вижу! Ух, бугряистая ты во все стороны советские!

Схватил пиндос атомную ракету и метнулся за Шерстобитовой. Словно газель горная побежала Шерстобитова, скрипя левой короткой ногой, – и спряталась за Днепрогэс.

Но зорок был американец.

Метнул он атомную ракету в Шерстобитову, пронзила ракета насквозь ее всю, кровь брызнула из Шерстобитовой на турбины, а рядом кто-то засмеялся злобливо и гулко, как на заре жизни:

– Говорил я: от пиндоса смерть зловещую получишь ты! Так и случилось!

И отлетел дух Шерстобитовой из дважды умерщвленного тела ее. И схватил её в охапку психагог одноногий, закричал что-то на греческом своем языке, заматерился, хапнул стопаря, сплюнул «козью ножку» и метнулся по горам, по долам, стуча костяным копытцем по земле и по камням.

А в это время выпорхнули из кустов плешивые, бородатые интеллигенты с запрещенной книгой в руках. Они плакали от счастья, целовались и на бегу спрашивали друг друга:

– Каково! Какая смелость! Дерзко! Чрезвычайно остро!

И скрылись в следующих кустах и затаились.

– Вот я вам! – пригрозил им Капитоныч из гардероба.

8. Зловещий оскал мафии

Со смертью Шерстобитовой в это же время случилось довольно-таки странное событие в окрестностях между собственно Капитонычем и памятником Юрию Третьерукому.

После того, как Капитоныч профессиональной матерой рукой задушил преступника-западника и загадочно удалился в гардероб, шаркая ногой и позвякивая чаевой мелочью в кармане, в это самое время вдруг один из членов кворума Мешков с незабываемым трупом западника в глазах, вскрикнул нечто несуразное...

И с того мгновения поведение его стало неадекватным.

Во-первых, он показал язык Капитонычу, что было непростительно для члена кворума, да и просто коммуниста. Увидь такое сейчас Петров П. С., он бы точно схватил Мешкова для внезапного повторения второго случая каннибализма в центре столицы.

Но мы помним, что Петров П.С., к счастью, был пьян.

Во-вторых, Мешков выскочил на улицу, встал рядом с Третьеруким. Он вытянул правую руку и сказал следующее, кивнув на Третьерукого:

– У меня и лысина, как у него, и галстук такой же, в горох, и бородка...

Это был небывалый случай гигантомании, такое даже Петров П.С. не мог себе позволить – ни пьяный, ни трезвый.

Глянули проходящие люди, обомлели: точно – весь в него, только фамилия – Мешков, а не Лелин.

Стоит заметить, что теперь Третьерукий в союзе с Мешковым образовывали сложную смысловую композицию о пяти руках, устремленных в разные концы: на север, на запад и на восток, как бы говоря, что любой из выбранных путей есть верный, чтобы было всем легче.

Капитоныч ахнул в гардеробе:

– Что ж ты гад, делаешь? В политику, что ли, ввязался! Совок! Да я за таких...

Он положил в карман восемь рублей четырнадцать копеек чаевых для подкупа, прихватил фотографию для изощренного шантажа и вышел из гардероба.